Пилигримы

(сокращенное)

- Хватит! - глухой голос Ивана прозвучал освобождением. - Дозреет сама...
Казалось, что звук десятков глухих ударов повис в углах обычного подвала городской многоэтажки...
Тяжелое дыхание обоих. Журчание какой-то подтекающей трубы. И темнота кругом. Только из зарешеченного подвального окошка подсвечивал уличный фонарь, жидко на излете делая темноту подвала разбавленной. И Иван, и второй - Петр, стояли, отдыхая и, прислушивались к звукам и возможным движениям внизу. Было тихо. Очень тихо. И тишина казалась липкой, поднимающейся вверх.
- Почему не просто? Между ребер, и все... - тихо проговорил Петр, ощущая привкус крови во рту.
- Так клиент захотел. Не наше это дело.
Петр посмотрел на женское пальто, перекинутое через трубу. На него падал свет с улицы и делал его живым. Дышащим.
- Не надо было пальто с нее снимать, - подумал вслух Петр.
- Замучился бы с ней. Плотная ткань удары гасит. Да и сейчас еще не ясно, - сказал Иван. - Они живучи, как кошки.
По-прежнему внизу было тихо. Коренастые тени, казалось, застыли, приросли к подвальному полу. Когда одна из них решила переставить ногу, послышалось липкое чавкание, словно пол был покрыт чем-то жидким, вязким.
- Она красивая? - спросил Петр. - Я даже не видел ее при свете.
- Зачем тебе? Спать спокойнее будешь.
- Я не об этом. Если красивая, можно было бы трахнуть. Зачем добру пропадать?
- Добру... Ты, Петя, вроде умным считаешься, - Иван закашлялся.
- А что. Трахнули, забили. Все логично.
- Ну, если на нары хочешь, то давай. Еще не поздно.
Иван присел, опять прислушиваясь. Что-то его сдерживало, не давало вдохнуть полной грудью, как это бывало раньше. Ощущение какой-то когтистой дури в сердце давило, скручивало. Оно появилось, когда Ивану показывали еe. Она просто шла навстречу, теребя желтый кленовый листок. Мельком взглянула на него, как на встречного прохожего и этого хватило, чтобы он ее запомнил...
- Так, брат, посвети! - Громко, словно отгоняя сжимающуюся клубящуюся тьму, произнес Иван, и, усмехнувшись, добавил, - сейчас и посмотришь.
Петр вытащил из внутреннего кармана куртки фонарь, направил в темноту под собой...
- Ну? Не работает?
Нет, крови было немного. Почти не было. Две трубы, большая и маленькая, уходили в пол. Вентили на них, какие-то манометры, счетчики. И лежащее на боку, согнутое вокруг большой трубы неподвижное тело женщины, молодой женщины. Руки притянуты к лицу… Ноги... разбросаны, казалось, что напряжены.
Иван, взявшись за плечо, перевернул ее на спину. Голова, руки, распущенные каштановые волосы безвольно упали. Разорванный темно-синий костюм весь в грязи. Белизна дорогого бюстгальтера ярко отсвечивала, кричала. Изо рта и из уха струилась кровь, стекала на шею. Глаза полузакрыты и неподвижны. Туфлей на ней не было. Один из них валялся рядом с ногой, указывающей на Петра, а второй... Петр поискал его светом фонаря.
- Свети сюда!
- Я свечу...
- Красивая, да?
- Красивая.
- Кажется, готова.
Иван встал.
- Выключай.
- Все?
- Все.
Две тени прошли через раздолбанную дверь без замка в коридор подвала, вышли в сквозной подъезд и через него к строящимся гаражам. Потом промелькнули у ряда киосков и, выйдя на центральную улицу города, сели на остановке в подошедшую маршрутку.


***

Клуб «VIP» в центре города. В интерьере преобладают два цвета: насыщенный темно-зеленый и кричащий золотой. Несколько столов в одном из трех залов клуба. Нет музыки, но можно курить. Официант сливался со стеной зала и был почти незаметен. На столе самое необходимое: коньяк, лимон, мартини, сыр трех сортов, зелень, оливки, фрукты. Сигары с примесью бергамота подчеркивают вкусовые сочетания, текущие и будущие, и делая разговор двух мужчин, неторопливым. Оба любят рыбу и поручили повару приготовить фаршированного карпа, а это почти полчаса. Обсуждались планы на совместную работу, только работу. Один из них, Павел - банкир, когда-то принял предложение Олега, в то время теневого бизнесмена и согласился возглавить практически обанкротившийся банк. С тех пор прошло почти пять лет, банк выжил, как это было ни странно, а отношения Павла и Олега после этого только улучшились и превратились из чисто деловых в личные, почти дружеские. Павел часто приезжал в загородный дом Олега, где коллега с женой Настей принимали его как родного.
Друзья успели обсудить важные вопросы кредитования нового большого проекта, потом поговорили о поездке в австрийский Грац на будущей неделе. После чего подали рыбу. Олег давно уже заметил некоторую печаль в голосе Павла и в наклоне головы.
- Я думаю, что подписи Штренга почти у нас в кармане, - сказал Олег, медленно расставляя ударения, - а ты... смурной какой-то. Не рад?
- Нет, тебе показалось, Олежа.
- Давай выпьем за Вену, за Австрию, а? Это будет почти год спокойной жизни. Ну?
Павел помолчал. Подержал в руке рюмку, словно грея содержимое, потом одним глотком выпил и взял лимон.
- Нет, что хочешь, говори, но я вижу. Не в себе ты, - произнес Олег, делая из кусочка рыбы, зелени и сыра маленькое канапе, и отправляя его в рот. - С Мариной все нормально?
От внимательных глаз Олега не ускользнуло резкое движение руки Павла с салфеткой к уголку рта, сразу спрятавшиеся глаза и тут же резко открывшиеся навстречу... вдруг появившиеся морщинки озабоченности на лбу.
- Значит Марина...
- Нет, все нормально, Олежа. - Слова давались с трудом. - Только...
- Что только?
- Только... Мне кажется, что... Перегорело все.
- Два года Паша это много, - говорил Олег, привычно освобождая от костей тушку зеркального карпа. - Ты, почему не ешь? Отличный карпина! Смотри, вот так его: в соус, зеленью сверху и... Вкуснятина!
- Наелся уже...
Помолчали…. Павел еще выпил коньяку, а Олег, управившись с карпом, нанизывал на зубочистку кусочки ананаса вперемежку с сыром. Потом бросил в налитое мартини пару маслинок и... зажмурился.
- Ты знаешь, Паша, некоторые любят пить мартини вначале, а я в конце.
Сначала он медленно снял зубами ананасово-сырную пирамидку, потом также медленно, не разжевывая при этом, сделал большой глоток мартини. И добавил к этому маслинку, выловленную пальцами из бокала. И только после этого открыл глаза: неподдельное наслаждение.
- Значит тебе Маринка поперек горла... - выдохнул Олег.
- Ладно. Разберусь.
- Она много знает?
- Много.
Дальше разговора практически не было. Олегу позвонили на мобильный.
- Я забыл совсем. Сегодня у меня с Айгарсом встреча. У него интересная информация по Прибалтике, я тебе потом расскажу.
- Хорошо. Я бы с тобой поехал, но что-то...
- Ты не раскисай, друг. Нам еще работать и работать, - сосредоточенно копошась в черном кожаном портфельчике, сказал Олег. - Что-нибудь придумаем. Сам доедешь?
- Я не пьян...
- Ну и отлично. Все, я поехал. Держи, Федор! - Охранник, отделившись от стены, перехватил ручку почти падающего портфеля, одновременно отодвигая стул из прохода для шефа. - Пока...
Уже открывая дверь, Олег обернулся. Павел сидел спиной к нему, не шевелясь. Руки безвольно лежали на темно-зеленой скатерти. Он почувствовал, что все рушится.


***

Познакомились они так: он шел по улице, повернул голову налево, и... остановился. В витрине магазина, откровенно наклонившись вперед, молодая стройная девушка в джинсах и коротенькой белой майке поправляла одежду на манекенах. Она присела на корточки, красиво прогнувшись в пояснице, продолжая поправлять что-то. Павел остановился перед витриной. Потом остановился еще один, второй, третий... Девушка, видно почувствовав взгляд, обернулась. От неожиданности присутствия за стеклом смотрящих на нее, споткнулась, и, еле удержавшись на ногах, оперлась рукой о стекло витрины. Тут и встретились их взгляды. Она была смущена, улыбалась, но, не потеряв уверенности, присущей внешне привлекательным людям, воспроизвела некоторое "па" из испанского танца. Застыв с выброшенной вверх рукой, отставленной прямой ногой и гордо поднятой головкой, она с некой лукавой смышленостью и улыбкой победительницы вызвала неслышимые ей дружные аплодисменты собравшихся на улице.
Павел вспоминал это часто. Картинка из двухлетнего прошлого грела его. Может быть благодаря ней все это и продержалось два года. Секс, секс, секс... постоянный секс налетел, набросился, подмял под себя их любые другие отношения. Выхолащивалось тепло. Иногда по несколько раз в день выхолащивалось. А по-другому они не могли. Какое-то помешательство, наркотическое опьянение наслаждением, пьянство друг другом эти долгие два года... 24 месяца... 730 дней...

...Марина ждала его в машине. Красненький "порше" Павел купил ей в первые две недели помешательства. Он многое ей купил сразу, многое отдал наперед. Ему нравились загорающиеся глаза Марины, неиспорченное временем правдивое восхищение каждый раз, как только он разрешал ей открыть очередной раз глаза: кольцо, костюм, телефон, часы, колье, машина... и еще, и еще. Сейчас же... вряд ли что-нибудь стало бы для нее неожиданностью. Может быть, месяц в деревне под Саратовом или Кордильеры зимой. И все. Павел, открыв дверь сел рядом. Им не нужно было смотреть друг на друга. Шум улицы отрезался. Стало тихо.
- Ты надолго? - спросила Марина, прикуривая сигарету .
- Нет, не надолго. Час... полтора.
Волнами накатывали предвестники страсти... запах... голос... такой знаковый щелчок зажигалки-брелка... память...
Павел знал, что у нее закрыты глаза, знал, что... она сейчас скажет.
- Я хочу тебя...
Он знал, что дальше будет достаточно одного прикосновения, чтобы не остановиться. Губы будут позже, потом, после того как первый вал пройден, после того как разодранная одежда не позволит думать о чем-нибудь еще, кроме движения дальше, в пропасть.

Они сидели в машине, боясь пошевелиться, словно поскользнувшиеся альпинисты, застывшие на полуметровом карнизе над пропастью, разверзшейся внизу. Вокруг вперед-назад сновали прохожие, не обращающие внимания не только на их красный «порше», но и на самих себя. В очередной раз сорваться? Лететь? Упасть? Почти умереть? И снова через дикую боль, через раздробленное сознание, через нежелание жить, возвращаться...
Поворот навстречу друг другу был одновременным.
Взгляд, способный срастить время каждого текущее порознь в единое целое.
Его рука, резко ложащаяся на ее бедро и двигающаяся вверх, задирая юбку.
Губы, стонущие и бьющиеся в истерике судорожного прикосновения друг к другу.
Она, оттолкнувшая его, поднимающая и отдающая стройные ноги в чулках телесного цвета ему.
И он, стягивающий белые миниатюрные трусики и, в который раз, впадающий в состояние полной невменяемости от этого.
И она, перебирающаяся на его сидение и перебрасывающая ногу через него... расстегивающая молнию на брюках, и уже тоже не владея собой, касающаяся губами и ласкающая, парящая, стонущая.
И когда все пуговички рубашки его были свободными, а шелковая блузка превратилась в лоскут...
Когда пиджак был отброшен на заднее сидение, а юбка не мешала его пальцам ласкать ее промежность...
И когда твердые соски грудей оказались под его ладонями...
И когда она, приподнявшись и одновременно откинувшись назад, одной рукой направила его в себя...
Небо обрушилось.

Оттаивающее сознание болело жгучей рвущейся болью. Пульсировало. Павел подумал: "Убивающий любовь... почти преступник".


***

Неожиданно Иван стал пробираться к выходу. Они не проехали и одной остановки.
- Шеф, тормози, - глухо сказал водителю. Тот возражать не стал. Петр вылез из маршрутки вслед за Иваном.
- В чем дело? - спросил Иван, хотя он уже понял, что придется возвращаться. - Думаешь, что жива?
- Думаю - не думаю, но проверить надо.

Когда Петр и Иван забежали в темный подвал обычной городской многоэтажки, возле окна они увидели Марину, пошатывающуюся и курящую, дрожащую от холода или от слабости... Она оглянулась на них, застывших в дверях, и тихо, но разборчиво проговорила:
- Сколько он вам заплатил?
По лицам мужчин Марина поняла, можно что-то сделать. Но она молчала. Знала, что нужно перехватывать инициативу, использовать те несколько минут, которые у нее вдруг появились. Сейчас "спортсмены" начнут думать, и тогда вряд ли что поможет. Она затушила сигарету о стену и бросила окурок под ноги.
- Слушайте, ребята... во дворе сразу возле подъезда стоит моя машина... хорошая машина... "Порше", - взглянула на угрюмых мужчин. - Она стоит гораздо больше, чем-то, что вам обещали. В сотни раз...
Тишина появлялась быстро, а потом шум в ушах. Пульсирующая кровь искала выход в слабости. Марина пыталась унять дрожь - она замерзала. Хотелось накинуть тонкую мягкую ткань пальто хотя бы на плечи. Но было не до этого. Скулы странно стягивались безостановочной дрожью, поэтому слова выходили глухими и монотонными.
- Машина ваша. До утра вы на ней будете уже далеко. Ключи, документы и доверенность в бардачке. Там нужно только фамилию вписать. – Марина, сделав паузу, закрыла глаза.
Все вокруг закружилось. "Еще не хватало сейчас потерять сознание, - подумала она".
Опершись руками о мокрую холодную стену, она стояла и тряслась крупной дрожью. Бил озноб. И она расплакалась горько, безудержно, вспоминая все, накрывшее ее, ощущая вдруг проснувшуюся боль, даже при обычных движениях руками, ногами, шеей, попытке вдохнуть чуть глубже. Обида заползала сразу же за болью и холодом, жгучая обида на окружающие ее холод, грязь, людей, делающих ей больно...
Иван двинулся к дрожащей женщине, медленно и тяжело ступая, словно решая с каждым шагом что-то для себя.

***

Павел вошел в комнату. Совсем недавно он не мог представить, что именно здесь, в этой его комнате большого дома он почувствует... пустоту. Сейчас, когда она была заполнена лунным светом из окон, причудливыми тенями, которые отбрасывали знакомые вещи, и тишиной, его стояние было естественным. Тихое, спокойное стояние почти посреди комнаты давало возможность не видеть собственную тень. Он знал, что тень сзади, впереди только свет, растворяющий полумрак и скрадывающий ненужные мелочи... он и так знал здесь все, до мельчайших подробностей.
Сигарета в руке появилась неожиданно. Пришлось найти зажигалку и включить шипящий яркий газовый огонь...
Он вспомнил, как она вертела в руках эту "страхолюдину" - голову какого-то мифического то ли черта, то ли...
Указательный палец проводил линии по впадинкам и углублениям, оживляя ее, давая повод в дальнейшем всегда вспоминать ее внимательность при этом, отрешение от всего, что вокруг. О чем она думала тогда?
Затянувшись, вспомнил, что... она начнет считать: раз! Два! Три... до тех пор, пока не появится первая исходящая струйка дыма... и скажет:
- Люблю запах... тебя внутреннего, - улыбнувшись близко, заставляя чувствовать расслаивающиеся запахи вокруг.

...Ее кресло. В тот первый вечер она, осмотревшись, сразу сделав несколько решительных шагов, села в него, откинувшись головой на мягкую плюшевую темно-зеленую обивку. Тень тут же легла на лицо, заострив подбородок, оставив темными загадочные полузакрытые глаза и несколько более четкую линию застывшей улыбки. Ноги ее медленно вытянулись и, перекрестившись, изящно застыли, закончив... картину... иллюзорной... красоты. Картину? Да. Это когда следующий мазок был бы всегда лишним. Упала освободившаяся ткань темно-зеленого запахивающегося платья с ее колена, и она ее не поправила. Цвет с цветом слились. Только лицо ее тянулось, вытягивалось, жило. Раньше это было его кресло, простое, обычное, спокойное. Теперь он понял, что навсегда ее. Невыносимо больно стало смотреть... в пустоту. Она была в кресле, а он видел кресло пустым. Озноб воткнулся в затылок, рассыпавшись, пронесся по позвоночнику. Стоять и смотреть он больше не мог, шагнул к окну, застыл.

...Музыка. В комнате было тихо, но взгляд, останавливаясь на всем вокруг, звучал. Играла память, забавляясь, трогала мягко, натягивала, притягивала, отпускала.
Зеркало над камином...
- Как в него смотреть? - подпрыгивая, похожая на белку, удивлялась она. - На кого оно рассчитано? У тебя тут великаны водятся?
- Это для бликов света... на потолок, - улыбался он. - Зачем здесь зеркало?
- Как зачем? А я? Как я увижу себя? - подпрыгнув еще раз, успокоилась она.
- Я тебя увижу...
- Но не я же? - Ее руки потянулись к огню... и глаза тоже.
- А ты увидишь себя в моих глазах... или в пламени.
- ... В пламени...
- И в глазах...
Смотря ей в глаза, хотелось прижаться, быть рядом, вместе.

***

Марина очнулась от соприкосновения с холодом черного шелка... такое привычное ощущение... такой привычный запах. Боже! Боже. Руки, держащие еще минуту назад крепко и осторожно... и тепло, сейчас исчезая, уходили из-под спины. Ее бережно укрывали собственным пальто. Темно. Тихо. Еще минута прошла в тишине.
- Мы согласны... - хриплый мужской голос распорол ткань покоя.
Она... дома? Знакомый свет витрины с улицы. Запахи кроткой теплоты. Марина ладонями погладила шелк простыней. Как?
Две тени еще стояли некоторое время, потом, развернувшись и больше не сказав ни слова, прошагали к двери. Тихо открылась наружная дверь, образовалась полоска света в прихожей, щелкнул английский замок. Все.
Нереальнее всего была быстрота перемещения из холодного подвала в тепло собственной квартиры, на шелковые простыни, не заправленной утром кровати. Почему не заправила? Что-то помешало тогда. Звонок телефона... да.

Позже, стоя под горячим душем, она все боялась открыть глаза и посмотреть в большое зеркало, в свое любимое зеркало, которое всегда раньше было для нее другом и советчиком, смущенным зрителем и страстным поклонником. Теперь Марина не смогла сразу не только улыбнуться ему, но и просто взглянуть.
Открыв глаза, она поняла, что ей чертовски повезло. Синяки и кровоподтеки были везде, кроме головы...

***

Случайное знакомство Олега с Мариной, ничем, кроме наваждения, не назовешь. Который уже раз он думал об этом с сожалением.
- Федор, стой!
Машина резко крутанула к бордюру, через "не могу" сбросила скорость и точно втиснулась между двумя черными Мерседесами. "Заполонили немцы землю русскую!"
- Вылезай! Поедешь в офис на метро. Я сам.
Думать, опять думать. Опять раскладывать пасьянс. Опять настраивать весы: слева - прагматика буден, справа - человеческие слабости, слева - желание владеть, справа - влечение на пределе распознавания в себе себя. Глупость! Невозможность разложить свою текущую жизнь по полочкам, навести порядок в мыслях, в настроении, в чувстве приводило Олега в состояние ступора, не позволяло быть в комфортном состоянии, в гармонии внутреннего и внешнего. Начинала болеть голова, странно стучать сердце, гремя и засасывая собственную жизненную силу. Нужно было побыть одному, пусть упрощая, но объяснить себе, что происходит вокруг, выстроить цепочку смысла из фактов и образов людей, перемещающихся вокруг своими оболочками, телесными и энергетическими, объяснить простыми словами свои и их поступки и... появится порядок! Вымести весь мусор вон и все.


***

Звук из прихожей повторился в третий раз...
Жалеть себя надоело сразу, как только страх накрыл высоченной волной, вымочил, набросился тяжестью, облизываясь и готовясь к трапезе. Кто-то уже был внутри квартиры, потому что дверь раскрылась и сразу же закрылась. Она замерла. Мозг забыл о ней. Стало очень тихо. А может, ей почудилось? Свет в квартире она еще не включала, а осенний вечер в десять минут сделал ее из светлой - темной. Она развернулась от окна и смотрела теперь в темную прихожую. Казалось, что тьма там была живой, тянула руки, дышала, шептала что-то на своем языке. Жила. Присмотревшись, она вдруг увидела в глубине, почти у самой входной двери... глаза. Вернее, не мигающие белки глаз, широко раскрытые, дикие, почти колдующие, Больные. Почему больные? Она не знала. Сумасшедшие! Его глаза.

***

Олег не удивился, когда однажды Паша приехал в очередной раз в его загородный дом с Мариной...
С его Мариной.