Пилигримы

Диалоги с Иосифом Бродским

(отрывки из книги Соломона Волкова часть III)

(Бродский и Евтушенко)




СВ: И все-таки, высылка, да еще такая срочная, в тот период была
довольно-таки необычной акцией. Вы когда-нибудь пытались понять, что за ней стояло?

ИБ: Вы знаете, я об этом не очень много думал, по правде
сказать. Пытаться представить себе их резоны, их ход мысли - мне это
совершенно неохота. Потому что направлять свое воображение по этому руслу
просто не очень плодотворно. К тому же многого я не знал. Но кое-что я выяснил, когда приехал в Москву ставить эти самые визы. Вам будет интересно узнать.

СВ: Я весь внимание...

ИБ: Приезжаю я, значит, в Москву поставить эти самые визы и,
когда я закруглился, раздается телефонный звонок от приятеля, который говорит:

- Слушай, Евтушенко очень хочет тебя видеть. Он знает все, что
произошло.

А мне нужно в Москве убить часа два или три. Думаю: ладно, позвоню. Звоню Евтуху.

Он:

- Иосиф, я все знаю, не могли бы вы ко мне сейчас приехать? Я сажусь в такси, приезжаю к нему на Котельническую набережную, и он мне говорит:

- Иосиф, слушай меня внимательно. В конце апреля я вернулся из
Соединенных Штатов...

(А я вам должен сказать, что как раз в это время я был в Армении.
Помните, это же был год, когда отмечалось 50-летие создания Советского Союза? И каждый месяц специально презентовали какую-либо из республик, да?
Так вот, для журнала "Костер", по заказу Леши Лифшица, я собирал армянский фольклор и переводил его на русский. Довольно замечательное время было, между прочим...)

Так вот, Евтух говорит:

- Такого-то числа в конце апреля вернулся я из поездки в Штаты и
Канаду. И в аэропорту "Шереметьево" таможенники у меня арестовали багаж!

Я говорю:

-Так.

- А в Канаде в меня бросали тухлыми яйцами националисты! (Ну все как полагается - опера!) Я говорю:

-Так.

- А в "Шереметьево" у меня арестовали багаж! Меня все это вывело из
себя и я позвонил своему другу...

(У них ведь, у московских, все друзья, да?) И Евтух продолжает:

-...позвонил другу, которого я знал давно, еще с Хельсинкского
фестиваля молодежи.

Я про себя вычисляю, что это Андропов, естественно, но вслух этого не говорю, а спрашиваю:

- Как друга-то зовут?

- Я тебе этого сказать не могу!

- Ну ладно, продолжай.

И Евтушенко продолжает: "Я этому человеку говорю, что в Канаде меня украинские националисты сбрасывали со сцены! Я возвращаюсь домой - дома у меня арестовывают багаж! Я поэт! Существо ранимое, впечатлительное! Я могу
что-нибудь такое написать - потом не оберешься хлопот! И вообще... нам надо повидаться! И этот человек мне говорит: ну приезжай! Я приезжаю к нему и говорю, что я существо ранимое и т.д. И этот человек обещает мне, что мой багаж будет освобожден. И тут, находясь у него в кабинете, я подумал, что раз уж я здесь разговариваю с ним о своих делах, то почему бы мне не
поговорить о делах других людей?"

(Что, вообще-то, является абсолютной ложью! Потому что Евтушенко - это человек, который не только не говорит о чужих делах - он о них просто не думает! Но это дело десятое, и я это вранье глотаю - потому что ну чего уж!)

И Евтушенко якобы говорит этому человеку:

- И вообще, как вы обращаетесь с поэтами!

- А что? В чем дело?

- Ну вот, например, Бродский...

- А что такое?

- Меня в Штатах спрашивали, что с ним происходит...

- А чего вы волнуетесь? Бродский давным-давно подал заявление на выезд в Израиль, мы дали ему разрешение. И он сейчас либо в Израиле, либо по дороге туда. Во всяком случае, он уже вне нашей юрисдикции...

И слыша таковые слова, Евтушенко будто бы восклицает: "Еб вашу мать!".
Что является дополнительной ложью, потому что уж чего-чего, а в кабинете большого начальника он материться не стал бы. Ну, на это мне тоже плевать...
Теперь слушайте, Соломон, внимательно, поскольку наступает то, что
называется, мягко говоря, непоследовательностью. Евтушенко якобы говорит Андропову:

- Коли вы уж приняли такое решение, то я прошу вас, поскольку он поэт, а следовательно, существо ранимое, впечатлительное - а я знаю, как вы обращаетесь с бедными евреями...

(Что уж полное вранье! То есть этого он не мог бы сказать!)

-...я прошу вас - постарайтесь избавить Бродского от бюрократической волокиты и всяких неприятностей, сопряженных с выездом.

И будто бы этот человек ему пообещал об этом позаботиться. Что, в
общем, является абсолютным, полным бредом! Потому что если Андропов сказал Евтуху, что я по дороге в Израиль или уже в Израиле и, следовательно, не в их юрисдикции, то это значит, что дело уже сделано. И для просьб время прошло. И никаких советов Андропову давать уже не надо - уже поздно, да? Тем не менее я это все выслушиваю, не моргнув глазом. И говорю:

- Ну, Женя, спасибо. Тут Евтушенко говорит:

- Иосиф, они там понимают, что ты ни в какой Израиль не поедешь. А
поедешь, наверное, либо в Англию, либо в Штаты. Но коли ты поедешь в Штаты - не хорони себя в провинции. Поселись где-нибудь на побережье. И за выступления ты должен просить столько-то...

Я говорю:

- Спасибо, Женя, за совет, за информацию. А теперь - до свидания. Евтух говорит:

- Смотри на это как на длинное путешествие... (Ну такая хемингуэевщина идет...)

- Ладно, я посмотрю, как мне к этому относиться...

И он подходит ко мне и собирается поцеловать. Тут я говорю:

- Нет, Женя. За информацию - спасибо, а вот с этим, знаешь, не надо,
обойдемся без этого.

И ухожу. Но чего я понимаю? Что когда Евтушенко вернулся из поездки по Штатам, то его вызвали в КГБ в качестве референта по моему вопросу. И он изложил им свои соображения. И я от всей души надеюсь, что он действительно посоветовал им упростить процедуру. И я надеюсь, что моя высылка произошла не по его инициативе. Надеюсь, что это не ему пришло в голову. Потому что в качестве консультанта - он, конечно, там был. Но вот чего я не понимаю - то
есть понимаю, но по-человечески все-таки не понимаю - это почему Евтушенко мне не дал знать обо всем тотчас? Поскольку знать-то он мне мог дать обо всем уже в конце апреля. Но, видимо, его попросили мне об этом не говорить. Хотя в Москве, когда я туда приехал за визами, это уже было более или менее известно.

СВ: Почему вы так думаете?

ИБ: Потому что такая история там произошла. Ловлю я такси около
телеграфа, как вдруг откуда-то из-за угла выныривает поэт Винокуров.

- Ой, Иосиф!

- Здравствуйте, Евгений Михайлович.

- Я слышал, вы в Америку едете?

- А от кого вы слышали?

- Да это неважно! У меня в Америке родственник живет, Наврозов его
зовут. Когда туда приедете, передайте ему от меня привет!

И тут я в первый и в последний раз в своей жизни позволил себе нечто вроде гражданского возмущения. Я говорю Винокурову:

- Евгений Михайлович, на вашем месте мне было бы стыдно говорить такое!

Тут появилось такси. И я в него сел. Или он в него сел, уж не помню.
Вот что произошло. И вот почему я думаю, что в Союзе писателей уже все знали. Потому что подобные акции обыкновенно происходили с ведома и содействия Союза писателей.

СВ: Я думаю, это все зафиксировано в соответствующих документах
и протоколах, и они рано или поздно всплывут на свет. Но с другой стороны, в подобных щекотливых ситуациях многое на бумаге не фиксируется. И исчезает навсегда...

ИБ: Между прочим, эту историю с Евтушенко я вам первому
рассказываю, как бы это сказать, for the record.

СВ: А как дальше развивались ваши отношения с Евтушенко?

ИБ: Дело в том, что у этой истории были еще и некоторые
последствия. Когда я только приехал в Америку, меня пригласили выступить в Куинс-колледже. Причем инициатива эта принадлежала не славянскому департаменту, а департаменту сравнительного литературоведения. Потому что глава этого департамента, поэт Пол Цвайг, читал меня когда-то в переводах на французский. А славянский департамент - куда же им было деваться... И мы
приехали - мой переводчик Джордж Клайн и я - сидим на сцене, а представляет нас почтенной публике глава славянского департамента Берт Тодд. А он был самый большой друг Евтуха, такое американское alter ego Евтуха. Во всех отношениях. И вот Берт Тодд говорит обо мне: "Вот каким-то странным образом этот человек появился в Соединенных Штатах..." То есть гонит всю эту чернуху. Я думаю: ну ладно. Потом читаю стихи. Все нормально. "Нормальный
успех, стандартный успех" - кто это говорил? После этого на коктейль-парти ко мне подходит Берт Тодд:

- Я большой приятель Жени Евтушенко.

- Ну вы знаете, Берт, приятель ваш говнецо, да и от вас воняет! И
пересказал ему в двух или трех словах всю эту московскую историю. И забыл об этом.

Проходит некоторое время. Я живу в Нью-Йорке, преподаю, между прочим, в Куинс-колледже. Утром раздается телефонный звонок, человек говорит:

- Иосиф, здравствуй!

- Это кто говорит?

- Ты уже забыл звук моего голоса?! Это Евтушенко! Мне хотелось бы с
тобой поговорить!

Я говорю:

- Знаешь, Женя, в следующие три дня я не смогу - улетаю в Бостон. А вот когда вернусь...

Через три дня Евтушенко звонит и мы договариваемся встретиться у него в гостинице, где-то около Коламбус Серкл. Подъезжаю я на такси, смотрю - Евтух идет к гостинице. Замечательное зрелище вообще-то. Театр одного актера! На нем то ли лиловый, то ли розовый пиджак из джинсы, на груди фотоаппарат, на голове большая голубая кепка, а в обеих руках по пакету. Мальчик откуда-то из Джорджии приехал в большой город! Но, главное, это все на публику! Ну это
неважно... Входим мы в лифт, я помогаю ему с этими пакетами. В номере я его спрашиваю:

- Ну чего ты меня хотел видеть?

- Вот, Иосиф, люди здесь, которые раньше работали на мой имидж, теперь начинают работать против моего имиджа. Что ты думаешь о статье Роберта Конквеста в "Нью-Йорк Тайме"?

А я таких статей не читаю и говорю:

- Не читал, понятия не имею.

Но Евтушенко продолжает жаловаться:

- Я в жутко сложном положении. В Москве Максимов меня спрашивает,
получил ли я уже звание подполковника КГБ, а сталинисты заявляют, что еще увидят меня с бубновым тузом между лопаток.

Я ему на это говорю:

- Ну, Женя, в конце концов, эти проблемы - это твои проблемы, ты сам
виноват. Ты - как подводная лодка: один отсек пробьют...

Ну такие тонкости до него не доходят. Он продолжает рассказывать как они там в Москве затеяли издавать журнал "Мастерская" или "Лестница", я уж не помню, как он там назывался, - и уж сам Брежнев дал "добро", а потом все застопорилось.

Я ему:

- Меня, Женя, эти тайны мадридского двора совершенно не интересуют, поскольку для меня все это неактуально, как ты сам понимаешь... Тут Евтух меняет пластинку:

- А помнишь, Иосиф, как в Москве, когда мы с тобой прощались, ты
подошел ко мне и меня поцеловал?

- Ну, Женя, я вообще-то все хорошо помню. И если говорить о том, кто
кого собирался поцеловать...

И тут он вскакивает, всплескивает руками и начинается такой нормальный Федор Михайлович Достоевский:

- Как! Как ты мог это сказать: кто кого собирался поцеловать! Мне
страшно за твою душу!

- Ну, Женя, о своей душе я как-нибудь позабочусь. Или Бог позаботится.А ты уж уволь...

Тут Евтушенко говорит:

- Слушай, ты рассказал Берту Тодду о нашем московском разговоре...
Уверяю тебя, ты меня неправильно понял!

- Ну если я тебя понял неправильно, то скажи, как звали человека, с
которым ты обо мне разговаривал в апреле 1972 года?

- Я не могу тебе этого сказать!

- Хочешь, на улицу выйдем? На улице скажешь?

-Нет, не могу.

- Чего ж я тебя неправильно понял? Ладно, Женя, давай оставим эту
тему...

- Слушай, Иосиф! Сейчас за мной зайдет Берт и мы пойдем обедать в
китайский ресторан. Там будут мои друзья и я хочу, чтобы ты ради своей души сказал Берту, что ты все-таки меня неправильно понял!

- Знаешь, Женя, не столько ради моей души, но для того, чтобы в мире
было меньше говна... почему бы и нет? Поскольку мне это все равно...

Мы все спускаемся в ресторан, садимся и Евтушенко начинает меня
подталкивать:

-Ну начинай!

Это уж полный театр!

Я говорю:

- Ну, Женя, как же я начну? Ты уж как-нибудь наведи!

- Я не знаю, как навести!

Ладно, я стучу вилкой по стакану и говорю:

- Дамы и господа! Берт, помнишь наш с тобой разговор про Женино участие в моем отъезде?

А он тупой еще, этот Тодд, помимо всего прочего. Он говорит: "Какой
разговор?" Ну тут я опять все вкратце пересказываю. И добавляю:

- Вполне возможно, что произошло недоразумение. Что я тогда в Москве Женю неправильно понял. А теперь, дамы и господа, приятного аппетита, но я, к сожалению, должен исчезнуть.

(А меня, действительно, ждала приятельница.) Встаю, собираюсь уходить.
Тут Евтух хватает меня за рукав:

- Иосиф, я слышал, ты родителей пытаешься пригласить в гости?

- Да, представь себе. А ты откуда знаешь?

- Ну это неважно, откуда я знаю.. Я посмотрю, чем я смогу помочь...

- Буду тебе очень признателен.

И ухожу. Но и на этом история не кончается! Проходит год или полтора, и до меня из Москвы доходят разговоры, что Кома Иванов публично дал Евтуху в глаз. Потому что Евтух в Москве трепался о том, что в Нью-Йорке к нему в отель прибежал этот подонок Бродский и стал умолять помочь его родителям уехать в Штаты. Но он, Евтушенко, предателям Родины не помогает.
Что-то в таком роде. За что и получил в глаз!


источник http://www.poezia.ru/master.php?sid=16

Интересная публикация....